Почему Днем независимости стало 16-ое, а не 17 декабря
«Те, кто сидят наверху, не забыли своё комсомольское прошлое. Страх перед тем Декабрем сидит в них навечно, поэтому они придумали подпункт пятый в формулярах наградных листов для «декабристов» – «Лояльность к власти», – считает участник тех событий Серик Жумадилов.
– Когда мы задаемся вопросом, почему у нас такое, мягко говоря, непатриотичное, вороватое правительство, то ответ на поверхности – тех, кто мог поднять нашу страну, выкосили 17 декабря 1986 года. Я был тогда студентом 5-го курса горного факультета казахского политехнического института имени Ленина. В тот день примерно в 8.30 я увидел, как на народ начал собираться к площади Брежнева. Среди них были семейные пары с детскими колясками, в том числе и русские.
Мне сказали, что сейчас будет выступать первый секретарь ЦК КП Казахстана Колбин. В институте увидел газету «Вечерняя Алма-Ата», где на первой странице красовался наш новый партийный лидер. У меня закипела злость. Не помню, как выхватил газету из рук однокурсника и порвал на кусочки, хотя я был секретарем первичной комсомольской организации. Предложил всем пойти на площадь – послушать, о чём будет говорить Колбин. И сам не знаю, откуда взялись эти слова, но брякнул: «Нам пора вставать под зелёное знамя ислама», хотя ни тогда, ни сейчас не интересовался и не увлекался религиозными течениями.
Все отказались и я направился на площадь один. По улице Сатпаева мирно шли на площадь ребята из техникума связи. Милиционеры никого не трогали. Так продолжалось часов до 12. Народ прибывал, обстановка стала накаляться. Возможно, 16 декабря кто-то к чему-то готовился специально, потому что некоторые вузы (например, КазГУ) стали подходить к площади с транспарантами «Идет перестройка, но где же демократия?!», «Каждому народу – своего вождя!», «Ни одной нации ни одной привилегии!».
Хочу подчеркнуть – 16 декабря ничего на площади не было. Все случилось 17 декабря и в ночь с 18 на 19 декабря, когда площадь заполнилась войсками. Именно в эту ночь нас разогнали водяными струями.
Днём 17-го я уходил с площади ненадолго только один раз, чтобы поесть. Ещё было светло, когда начались явные провокации. Тут и там слышались голоса, что партийные власти не считают народ за людей, коль с утра никто не выходит с обещанным выступлением. Часам к четырем дня улицы на подходе к площади Брежнева были оцеплены милицией. И вдруг на пустующую трибуну выскочила какая-то женщина в бежевом пальто с оторванным рукавом. Она стала кричать, что милиция, пытаясь не пустить её на площадь, избила и порвала на ней одежду. Осмысливать, как и с какой стороны женщина залезла на трибуну, если кругом стояло оцепление, начал позже, а тогда, как и все, был возмущен. Потом, сколько бы ни спрашивал, нигде не видел фото с ней, хотя тот день на камеру снимали всех, кто был на площади. Именно после того, как её скрутили и забрали, у людей появилась озлобленность. Мы начали сбивать с милиционеров шапки, кидая в них снежки.
Казахский тымак и российский спецназ
Часов в 6 вечера привезли курсантов алматинских пограничного и общевойскового высшего командного училища. У них ещё не было ни дубинок, ни другого оружия, да и вели они себя пока мирно. Рукопашные стычки у нас были только с солдатами внутренних войск, которых тоже подвезли. И тут вдруг из-под трибуны стали выскакивать люди, которых я раньше видел только в новостях по телевизору, когда они разгоняли бастующих в капстранах – с пластиковыми щитами и в белых шлемах на голове. Сейчас говорят, что это был спецназ из Свердловска.
Когда мы стали убегать от них, кто-то закричал: «Жiгiттер, там девчата остались!». Мы развернулись обратно. Одну девочку вытащили из толпы с разбитой головой и положили на скамейку у автобусной остановки, что по улице Сатпаева и Мира. Тут вмешались внутренние войска с дубинками, солдаты снимали с себя ещё ремни с железными бляхами, чтобы бить нас. А мы, поднимая друг друга, стали отрывать облицовочный ракушечник со здания Агропромкомплекса и разбирать забор техникума связи.
Было ещё довольно светло, когда с трибуны начали выступать какие-то люди. Среди них Бырганым Айтимова, нынешний сенатор. Тогда ещё никаких действий не было, но мы, студенты, взявшись за руки, стали качать «волну» – приседали на корточки и вставали. Все, кто был на площади, подхватили… Я запомнил, как Айтимова говорила в микрофон: «Девочки, не садитесь на землю, холодно, родить не сможете». Вот и все её участие в тех событиях.
Потом мы её согнали снежками с трибуны. Назарбаев пишет в своих воспоминаниях (книга «Без правых и левых»), что, якобы, спустился с трибуны и пошёл впереди колонны. Но его там не было, да и колоннами, как на 1 Мая, мы тоже не ходили.
К вечеру какие-то люди начали координировать наши действия. Когда к площади Брежнева стали подъезжать маршрутные автобусы, нас попросили всех русских брать в кольцо и провожать до подъезда. И мы группами по пять-шесть человек делали это.
Ярко запомнился один момент. Какая-то женщина, выйдя из автобуса и увидев на скамейке ту самую девочку с окровавленной головой, злобно бросила: «Так вам, сволочам, и надо». И тут один парнишка, собравшийся её провожать, не сдержался – пнул её и она упала в арык. Да, редкие хулиганы были, что-то горело, но никого из гражданских не трогали, потому что поступила команда – не бить, на провокации не вестись. Но через несколько дней газеты написали, что машины без номеров завозили на площадь водку. Как они могли это сделать, если всюду было оцепление и на площадь запускали только скорую помощь? Если это было действительно так, то где фото? Ведь в объектив попадали все. Ночью было светло как днём, а спецаппаратура у органов и тогда была хорошей.
Когда нас начали поливать с брандспойта, ребята ночью сожгли одну пожарную машину со стороны улицы Фурманова, но потом их прибыло целых три и нас смели как листья. На мне было искусственная шуба и казахский тымак из овчины (в магазине национальных сувениров отдал за него треть с небольшим стипендии). Он оправдал свои 25 рублей – спас мне жизнь. Когда мы убегали с площади, меня догнали на улице Куляш Байсеитовой и ударили по голове так, что перелетел через фонтан, который в те годы был там. Очнулся от холода. Возле меня хлопотали трое девчонок лет 15-17. Это были студентки хореографического училища, они перетащили меня к единственной в то время кумысхане, располагавшейся на той улице, и прислонили к её стеклянной стене.
Многие коренные алматинские девчонки были вместе с нами в тот день. Бесстрашно лезли в драку с курсантами и солдатами. Запомнилось, как одна из них кричала: «Из-за вас, гады, мы забыли свой родной язык».
Голова раскалывалась от боли, заледеневшая шуба не грела, и я решил ехать домой. Ниже проспекта Абая мы с откуда-то взявшимся парнем с перевязанной головой остановили машину. Упросили водителя-казаха довезти хотя бы до кондитерской фабрики. Хорошо, что тот парень сошел раньше – в районе Зелёного базара стояла машина ГАЗ-66, дружинники и милиционеры. Меня бросили в кузов, где было уже полно людей. Привезли в Калининский вытрезвитель, но я пробыл там недолго – убежал через дырку в бетонном заборе.
Кое-как, где пешком, где на попутках, добрался до Малой Станицы. Дом, где я снимал комнату, находился прямо перед Кенсайским кладбищем. Когда я залетел в квартиру, тётя Маруся, моя хозяйка, не спала. – «Ну что, бунтарь, есть будешь?» – спросила она, смеясь. – «А чего это вам так весело?». – «Да жду, когда ты меня зарежешь. Вчера вечером приходили соседки. Посоветовали вызывать милицию, потому что казахи, мол, убивают русских».
Голгофа для «декабристов»
Через день пришёл на занятия. Парторг факультета Игбаев назвал имя Карла Исаева, которого он видел 17-го на площади. «Среди вас, – говорит, – есть ещё один, кто был там. Пусть встанет сам». И посмотрел на меня. Я встал. Наш комитет комсомола работал в те дни как конвейер. Заходишь и сразу командуют: «Билет на стол». Исключение из комсомола означало автоматическое отчисление. Из примерно 15 человек, сидевших там, пять-шесть были русскими, остальные – казахи. Выхожу из комитета, а в коридоре меня встречает корреспондент радио «Маяк». Мне терять уже нечего, и я рассказал на весь Советский Союз о том, что было на площади!
После того интервью пошёл подписывать обходной лист. Деканом у нас был Алексей Филиппович Цеховой.
– «Что случилось?» – спросил он, когда я протянул ему обходной лист. Узнав, что меня исключают из института за то, что был на площади, скомандовал: «А ну пошли!». Я шёл на красный диплом, активно занимался общественной работой.
Оставив меня в коридоре, декан зашёл в комитет комсомола. Меня позвали минут через десять. Секретарь заявил, что по просьбе декана горного факультета персональное дело комсомольца Жумадилова будет поставлено на голосование. За то, чтобы оставить в силе предложение об исключении из комсомола, единодушно проголосовали именно братья-казахи. Но хотя кворума из двух третей голосов не было, мне вернули комсомольский билет.
После нового года Нартай Дутбаев, тогда старший лейтенант ДКГБ по Алма-Ате и Алматинской области, принял мою версию о том, что 17 декабря шел к другу за магнитофонной кассетой, но не смог пройти через площадь и остался там, а потом ушёл. Но два моих одногруппника Киселев и Кравченко в красках расписали, как я ворвался в аудиторию, агитировал идти на площадь, порвал газету с портретом Колбина, призывал всех стать под зелёное знамя ислама… Я понял, что попал. С такими «аргументами» и «фактами» мне, как минимум, могли дать лет 7.
В комитет меня вызывали каждую неделю. Так прошли февраль, март, апрель, май… В июне у нас началась защита дипломов. Я «отстрелялся» первым, приехал к ребятам в общагу «обмывать», но меня встретил Дутбаев с каким-то русским парнем. Одногруппники, догадавшись, кто за мной приехал, исчезли. В кафе на ВДНХ комитетчики заказали шашлык и коньяк. Выпили по стопочке, а потом Нартай сказал, что его коллега занимается делом руководителя моего дипломного проекта Шамшидена Абдрахмановв, и что у него есть разговор ко мне. И ушёл.
А тот мне: «Твой руководитель у нас под наблюдением. Он же националист. Расскажи мне про него. Кстати, я слышал, что тебя лишили красного диплома и офицерского звания, хотели оставить на кафедре, впереди была аспирантура, а теперь все зачеркнуто. Но у тебя есть шанс вернуть все это».
Я интуитивно понял, что это плохо пахнет. «Шакал, – говорю, – этот Абдрахманов». КГБ-шник воодушевился и, наливая мне коньяк, попросил: «Ну давай рассказывай».
– «А чего рассказывать? Он вел нас шестерых – четверых казахов и двоих русских, тех самых Кравченко и Киселёва, которые написали на меня заявление. Нас, казахов, он дрючит, а этим помогает».
Тут подходит Нартай: «Ну что, решили вопросы?» Смотрит на меня, а в глазах у него читается: «Лучше бы я тебя посадил!»
А тот сотрудник ему: «У нас с ним разговор не получился». И у Нариая взгляд мгновенно поменялся: «Ну не получилось, так не получилось. Серик, с дипломом тебя!»
Вот тогда я и понял, почему он тянул время – чтобы я получил диплом и уехал из Алма-Аты.
Победили «деды» и «отцы» Мади Ахметова
Так как кафедра и аспирантура стали для меня не доступны, попал я в посёлок Алтай Глубоковского района ВКО, где живу до сих пор. Закончил академию госуправления при президенте РК, был акимом посёлка в самые трудные годы. Когда «дорос» до заместителя акима района, меня пытались снять за отказ исполнять неправомерное распоряжение. Первая моя война началась с Сапарбаевым (экс-акимом Восточного Казахстана) в 2011 году. Год судился, без адвоката прошёл Верховный суд и восстановился. После того, как в 2018 году схлестнулся с Даниалом Ахметовым, уволился. КНБ продолжал давить на меня. Когда недавно встретились с парнишкой, который проводил беседы со мной, он признался: «Секе, вы должны нас понять – на нас Ахметов давил. Спрашивал, когда мы вам рот заткнем».
В канун 30-летия декабрьских событий, когда я был заместителем по идеологии акима Глубоковского района ВКО, пришла установка – подать списки участников событий декабря 1986 года на награждение. В мои служебные полномочия входило подписание документов по наградным листам, в списке была и моё имя. В критериях было написано – «Лояльность к власти». Звоню начальнику отдела внутренней политики Ержану Сембинову. Спрашиваю, при чем тут декабрьские события и «лояльность к власти»? А этот относительно молодой чиновник отвечает мне: «Серик Сапарович, оказывается, эти сволочи до сих пор против власти». Когда я сказал, что он разговаривает как раз с одним из этих «сволочей», он начал заикаться: «Извините, я не знал. Этот формуляр не мы выдумали, он пришел из администрации президента».
То есть те, кто сидит наверху, не забыли своё комсомольское прошлое. Страх перед тем декабрём сидит в них навечно, поэтому они и придумали графу – «лояльность к власти».
…. 17 декабря 1986 года, я считаю, поставили крест на будущем Казахстана – десятках тысяч лучших студентов, искренних патриотов, которые после получения независимости могли бы перевернуть историю страны. Но в 1991 году власть перехватили те, кто писал доносы на нас в Желтоксан. Среди них те самые 10 казахов, голосовавших за исключение таких, как я, из института. Так начался тот самый отрицательный отбор, который мы видим сегодня. Теперь во власть пришли их духовные «дети» и «внуки».
Почему вообще 16 декабря оказался днём Независимости, который априори не может быть им? Для того, чтобы отвлечь внимание народа от рокового 17 декабря. День независимости в нормальных странах – это победа народа в борьбе с властью. Во Франции, например, его отмечают 14 июля: в этом день в 1789 году состоялось взятие крепости-тюрьмы Бастилия. Но наши власти как боялись этого дня – 17 декабря, так и продолжают бояться. Поэтому в Алматы 15-16 декабря всех студентов отправляют на каникулы, а площадь заранее заполняется переодетыми комитетчиками и машинами, где будут сидеть курсанты военных училищ. А 16 декабря должен быть днём траура, потому что в этот день назначили Колбина, а через 25 лет был расстрел в Жанаозене.
…Я каждый год 17 декабря приезжаю в Алматы, чтобы возложить цветы в том месте, где меня ударили по голове дубинкой. С тех пор у меня идёт сужение сосудов и преследуют головные боли. Однажды ко мне подходит молодой полицейский: «Что вы тут мусорите?» – «Это не мусор, а цветы. В ночь с 17-го на 18 декабря 1986 года именно на этом месте меня убивали». Мне показалось, что ему эта дата ни о чём не говорит, и я понял, что народ заставляют забыть о том Декабре.
Казахский «национализм» или подъём национального самосознания?
Экс-председатель КНБ Казахстана Нартай Дутбаев в декабре 1986 года был одним из тех, кто должен был бороться с инакомыслием и антисоветчиной в студенческой среде.
– В декабре 1986 года меня назначили старшим оперуполномоченным знаменитого Пятого отдела УКГБ Казахской СССР по городу Алма-Ате и Алматинской области. Зона ответственности – недопущение антисоветской пропаганды среди молодежи. В ночь с 15 на 16 декабря 1986-го я заступил на первое дежурство. Все шло нормально, был лишь небольшой инцидент: старший оперуполномоченный из другого отдела принёс мне листовку, пришпиленную к дереву. На ней от руки большими буквами было написано: «Каждому народу – своего руководителя! Каждая республика имеет право на самоопределение». Я отдал эту листовку в Пятый отдел, сдал дежурство и пошел домой. Только ступил на порог, а мне уже звонят с работы: срочный сбор!
Я помчался в политехнический. Всем преподавателям была дана команда – идти в общежития и не выпускать оттуда студентов, которые выпрыгивали из окон и присоединялись к толпе. Ректорат был напуган, им пригрозили массовыми увольнениями, если студенты выйдут на площадь.
До начальства невозможно дозвониться – все разъехались по объектам. Решения надо было принимать самому. Отговорил перепуганного ректора от идеи вооружать студентов палками, чтоб защитить институт от погромов. Проходящую мимо толпу это разозлило бы ещё больше. А ректор: «Но в ЦК такую команду дали по всем вузам». И все же здравый смысл возобладал – задание ЦК выполнять не стали.
Среди протестующих было много девушек. Одна из них, мощная молодая казашка, вышла из толпы и направилась ко мне и громко спросила меня на казахском: «Почему вы не с нами? Почему не поддерживаете свой народ? Я работаю на стройке, но даже туда еле пробилась. Нас, казахов, не пускают в Алма-Ату. Мы сироты на своей стране».
Это я сейчас неплохо говорю на родном языке, а тогда еле мог связать два слова. Стал её увещевать: «Зачем вам это? Надо писать коллективные письма, а не выходить на площадь».
И тут эта девушка с досадой сказала: «О чем с ним говорить? Он ведь даже не понимает родного языка». Видя, как она яростно машет у меня перед носом крепко сжатым кулаком, я лихорадочно размышлял, что буду делать, если богатырша ударит меня?! В какой-то момент она посмотрела мне прямо в глаза, и, видимо, увидев в них отчаяние и безысходность, сказала: «Ай, ну его!». Опустила готовую для удара руку и пошла дальше.
Бойня была в другом месте. Сначала подтянулась милиция, следом – армия. Били, увозили, забирали… Иногда и тех, кто просто попадался под руку. Солдаты ездили по городу и избивали всех подряд. Видимо, приказ такой был.
18-го было уже тихо, всех разогнали. Один из политеховских преподавателей пришел на работу с синяком под глазом. Сказал, что на проспекте Абая его, обозвав чуркой, избили русские ребята.
Что тут скрывать – всякое было. Были случаи, когда сами же студенты политеха писали друг на друга доносы: кто в силу убеждений, а кто – из подлости. Иногда на партийных и комсомольских собраниях недоброжелатели сводили счеты с неугодными.
Я, как оперработник, курирующий политех, также выяснял, кто был на площади. Некоторых пытались исключить из комсомола и автоматически из института. Один из них – Серик Жумадилов, студент из Усть-Каменогорска. По его мнению, лозунги, с которыми люди вышли в первый день, были правильные. Он не видел, чтобы митингующие кого-то избивали или что-то громили. Открытость парня мне импонировала. Тем не менее встал вопрос об его исключении из комсомола, что автоматически означало исключение из института: те, кто учился с ним в одной группе, написали на него заявление. Парня удалось отстоять. Недавно он нашел меня через соцсети, написал, что помнит, благодарил.
Моё мнение – никакой руководящей и направляющей силы, никаких заговорщиков не было. Первыми с плакатами вышли продвинутые студенты юрфака и журфака из КазГУ. Они организовали движение по улицам, собрав сначала студенческую молодежь, потом к ним примкнули рабочие. Той девушке, с которой я едва не вступил в рукопашный бой, было все равно, кто пришел руководить республикой – Колбин или кто-то другой. Её всплеск: «Казактар, на площадь!» был чем-то другим.
Мой непосредственный руководитель, начальник Алма-Атинского УКГБ Леопольд Александрович Терентьев был одним из немногих, кто был против того, чтобы называть те события проявлением «казахского национализма». «Подъем национального самосознания – да. Но это совсем разные вещи», – говорил он. И я с ним согласен…
Иллюстрация на обложке из открытых источников.
